3.   Мирное время. Школа

 

 

После возвращения из эвакуации мы с мамой стали много болеть. Я и до войны была болезненным ребенком, часто простуживалась, а  потом эти простуды превращались в ангины. Я даже помню грузинскую фамилию врача, лечившего меня: Панчулидзе. В 1939г. отец, по его совету, отправил нас с мамой в Евпаторию. Первый месяц я только лечилась, мне делали грязевые аппликации на горло, а уж потом разрешили купаться. Это лечение, а особенно море, горячий золотой песок, морской воздух, позже помогли нам выдержать многие испытания военного времени. Я не помню, чтобы мама или я чем-нибудь болели в Верхней Троице.  А в Калинине я стала болеть и очень серьезно. Переболела дифтеритом, скарлатиной, малярией, несколько раз лежала в больнице. В какой-то период у меня появились даже признаки лимфаденита (воспаления лимфатических узлов)   –  болезни, которую и мама перенесла в детском возрасте. От этой болезни у нее остались уродливые шрамы на шее. Об этом она пишет Александре Михайловне: «Дочурка моя (на мое несчастье) растет вся в меня. Даже болеет той же болезнью, которой болела я в ее возрасте. С наступлением весны у нее обнаружилось обострение туберкулеза лимфатических желез. Процесс развивается быстрыми темпами. Температура скачет от 37 до 38 с гаком. Туберкулезный диспансер назначил ее на кварцевое лечение. На лето обещают ее отправить в Лесную школу. Лесная школа находится где-то в Максатихе. Ехать надо через Бологое».  [1]К счастью, болезнь удалось остановить. В этом мне очень помогла Лесная школа, где я пробыла около 3-х месяцев. Но в результате большого количества пропусков школьных занятий по болезни, да и слабой школьной подготовки во время эвакуации, я стала очень отставать по успеваемости. В школе на меня сыпались двойки и тройки, а по английскому языку в четверти была даже единица. Вдобавок я стала прогуливать уроки, мне не хотелось постоянно слышать выговоры от учителей. В общем,  в 5-ом классе меня оставили на 2-ой год. (См. приложение 3, №1)

В следующем учебном году (1946-1947гг.) я снова пошла в 5-ый класс, но уже с другими учителями, другими одноклассницами и даже с другим иностранным языком: в этом классе изучали немецкий. Мне удалось довольно быстро догнать своих одноклассниц. На этот раз общегодовые оценки по всем предметам у меня были хорошими (пятерки и только по русскому языку – 4). (См. приложение 3, №2) Мне очень повезло с учительницей русского языка и литературы З.И.Коняевой.[2] Она занималась со мной по своим предметам дополнительно, и главное, стремилась внушить мне уверенность в собственных силах. Благодаря ей у меня появился интерес к учебе. Ее поддержка в этот сложный момент оказалась бесценной, и в дальнейшем проблем с успеваемостью в школе у меня не было.

Мама тоже сильно сдала в это тяжелое, голодное время, очень ослабла, похудела. Ее зарплаты и моей пенсии за отца еле-еле хватало, а то и не хватало даже  на еду. Об этом она  откровенно писала Александре Михайловне: «Ты знаешь, Шуренок, на мне теперь стало сказываться недоедание последних лет, у меня все признаки дистрофии, а поддержать себя нечем». Читая и перечитывая письма мамы, этот своего рода дневник, я поражаюсь ее мужеству и жизнестойкости во всех труднейших ситуациях  войны и мира тех лет. В этом письме она пишет не только о своем подорванном  здоровье и сообщает новость о моем заболевании малярией перед самым началом учебного года, но и вспоминает о нашей недавней поездке в Москву (лето 1947 года). Она просит извинения, что сразу после возвращения не написала и не поблагодарила за теплый прием: «Мы обе остались очень довольны поездкой в Москву. Наш приезд хотя и был недолговременный, но насыщенный впечатлениями. За 3 дня мы побывали: в Третьяковской галерее, в Историческом музее, в Музее Революции, в стереокино (новинка того времени – М.Н.), в Парке культуры и отдыха им. Горького, на Химкинском вокзале. В Историческом музее  нам понравилась выставка керамики 18 – 20 веков. В Музее революции была замечательная выставка подарков Сталину, в парке культуры и отдыха нам понравилось мороженое, а у тебя, Шуренок, нам очень понравились блинчики, которыми ты нас угостила».[3]

Зимой 1951 года мама перенесла тяжелейший грипп, осложненный пневмонией. Вот, что она пишет в Москву: «Как я тебе писала, у меня был грипп, после гриппа осложнение на легкие, теперь никак не могу войти в норму, все время температура самая чахоточная. Три раза была на рентгене, но пока, слава Богу, очагов не находят. Сейчас лечусь электричеством. Сегодня пошел второй месяц, как я больна». И дальше: «У нас в Калинине с продуктами питания плоховато. В магазинах нет ни сахару, ни жиров, даже маргарина нет, не то что масла, круп и макаронных изделий тоже нет. Питаемся картошкой, капустой[4] и постным маслом, которое на базаре 40 рублей литр. Мяса в магазинах тоже нет, покупаем на базаре по воскресеньям. Хозяйничает у меня Маюрка (пока я больна), это ей полезно, пусть немного привыкает к хозяйству»[5].

Летом этого же года у нас гостила Лидия Авенировна. Для мамы ее приезд всегда был большой радостью, а тут еще я уехала в лагерь для старшеклассников на целых 40 дней, и ей было одиноко. Мне мама, конечно, ничего не сказала, но тете Шуре писала: «Я за все лето ни разу не была за городом, но все же я отдохнула хорошо, благодаря тому, что у меня гостила тетя Лидочка. Если бы она не приехала ко мне, то я бы одна очень скучала, я бы не знала, куда себя девать без Майи. Ведь для себя одной и готовить не хочется, и есть не хочется»[6]. Обе они очень любили гулять по волжской набережной .

        Хочу  немного рассказать о наших с мамой отношениях в это время. Мы жили дружно и мирно, я не была ни капризной, ни требовательной, моими успехами в школе мама могла только гордиться. И мы очень любили друг друга, как две родные души, оставшиеся одни на всем белом свете. Но так получилось, что мы не были откровенными друг с другом. Я не помню, чтобы у нас были доверительные или задушевные разговоры. Наверное, поначалу она считала, что я еще мала и не пойму ее, а потом так и пошло, к тому же и по характеру мама была скрытной, как, впрочем, и я сама. В классе 7-ом или в 8-ом я стала вести тайный дневник. Помню, писала что-то об артистах, киногероях. Дневник я  прятала, но скоро поняла, что мама его читает. Тогда я его сразу уничтожила. И ни мама, ни я об этом ни разу не поговорили, ни объяснились, как будто ничего и не было. Мама была очень добра ко мне, но в то же время старалась меня постоянно контролировать. И могла быть очень жесткой. Так, например, мама очень резко и безоговорочно пресекла мою влюбленность в мальчика, а точнее, наш взаимный интерес друг к другу, начавшийся в летнем лагере в 1951 году. Это был спортивный лагерь. Я почему-то оказалась в баскетбольной команде (с моим-то ростом!) поэтому и сидела чаще всего на скамейке запасных. Но меня это нисколько не огорчало, мяча я боялась. В лагере мы жили в палатках в лесу, рядом с какой-то спортивной базой недалеко от Калинина. Каждый день были занятия спортом: и общие, и по секциям. И почти постоянно занимались благоустройством своей территории: убирали мох и мусор, который, в основном, состоял из сосновых и еловых иголок и шишек, прокладывали дорожки и др. Иногда по вечерам к нам в палатку приходили  два мальчика, с которыми мы там познакомились. И самозабвенно до отбоя пели песни. Я помню одну, самую любимую: «Ах, что-то движется там вдалеке». Это песня «Пароход» Утесова. С одним из них я подружилась, и мы собирались встречаться и в Калинине. У него был фотоаппарат (моя мечта), и он обещал научить меня фотографировать. Но мама быстро обо всем узнала, устроила мне грандиозный разнос и запретила эти встречи. Они происходили, как и у многих школьников тех лет, на Советской улице, главной магистрали Калинина. Там легко было всех увидеть. Я же безропотно подчинилась. Тем более приближался 1952-ой год, окончание школы, выпускные экзамены. Нужно было решать, что делать дальше, куда идти учиться.

            Последние три школьных года большое влияние на меня оказывала тоже учительница русского языка и литературы. Оно было иным, чем у первой моей любимой учительницы З.И.Коняевой. Она ничего нам не советовала, но по-своему поддерживала интерес к своему предмету, к литературе, а потом и к театру. Видя мою застенчивость и скованность, она старалась приучить меня к публичным выступлениям, чаще вызывала к доске и требовала развернутого ответа, а не только пересказа школьного учебника. Например, я помню такой свой затянувшийся  рассказ о Евгении Онегине. Она же заставила меня перед всеми 10-ми классами прочитать лекцию по музыке (о чем конкретно, я не могу вспомнить, это была музыка 19-ого века). Кто-то из одноклассниц принес магнитофон, и я сопровождала свой текст музыкальными отрывками. Такими были ее методы обучения и воспитания.

         Кроме того, благодаря ее усилиям и увлеченности театром, в нашем классе образовался очень хороший театральный кружок и с большим успехом выступал перед всей школой с пьесами А.Н.Островского,  М.Горького. Наша учительница (к своему стыду, я не помню точно ее имени, кажется, ее звали Елена Николаевна, хотя на 1-ом курсе университета еще писала ей письма), наладила добрые отношения с Калининским драмтеатром, и кружок имел возможность брать там для спектаклей театральные костюмы. Мужские роли играли тоже девочки, приглашать мальчиков из мужских школ наша директриса не разрешала. Я же была увлечена театром еще с 8-го класса. В 8-ом классе мама меня отпустила с подругой в Москву (без взрослых, первая самостоятельная поездка!), где у подруги жили родственники. Они заранее купили нам билеты в театр, и в зимние каникулы мы отправились поездом на 3 дня в Москву. Мы слушали и смотрели во все глаза: в Большом театре оперу П.Чайковского «Евгений Онегин», а в Театре оперетты «Периколу» Ж. Оффенбаха. Возвратились  в Калинин, переполненные впечатлениями, и никак не могли решить, что же больше нам понравилось: опера или оперетта? Подругу звали Валентина Сидорова, она прекрасно играла молоденьких героинь в пьесах Горького, но идти в актрисы вовсе не собиралась. Я тоже даже и не помышляла об этом, но мне очень хотелось быть поближе к сказочному миру театра. И я надумала поступать в Театроведческий институт.  Обо всем этом мама[7], конечно, написала тете Шурочке: «Рассказала Маюрке мнение всех ее дядей и тетей в отношении ее поступления в театроведческий институт. Она быстро согласилась с вашим мнением и дала отставку театроведению, хотя без меня она уже предприняла кой-какие меры к ознакомлению с этим делом. Она познакомилась с театроведом нашего областного театра Сарой Львовной ( конечно, с помощью Елены    Николаевны – М.Н.), дала ей для просмотра свою критическую статью на постановку премьеры театра «Макар Дубрава». Ее собирались пригласить в театр на коллективное обсуждение этой пьесы… Но после моей беседы с ней она поостыла к театроведению и решила остановиться на «рыбе»[8]. Я не помню всего нашего разговора с мамой, но хорошо запомнила, почему  отказалась от этой идеи. Наиболее веским аргументом стало мнение моих «дядей» и тети Шурочки, что в этот институт чаще всего идут несостоявшиеся актеры или их дети, то есть  в этом вузе очень специфический и «кастовый» состав студентов и мне будет там очень трудно. Это я очень хорошо усвоила, а в наш театр на обсуждение своей рецензии на премьеру не пошла скорее всего потому, что просто струсила и не была готова к такому серьезному шагу.

       Маме очень хотелось, чтобы я поступила в Калининский пединститут. Здесь, может быть, впервые проявилось мое упорство или упрямство: я и слышать не хотела о пединституте и все рвалась в Москву. Никакие уговоры мамы и ее друзей, сотрудниц техникума на меня не действовали. Это было вполне понятное, свойственное юности, желание проявить самостоятельность, как-то изменить свою жизнь, вырваться из-под контроля родителей. Это период поисков своего пути в жизни. Он бывает разным: неудачным, трудным, легким. Мой путь оказался очень трудным не только для меня, но и для мамы. Я даже себе самой боялась признаться, что моей целью в Москве был Университет.

     В заключение, хочу остановиться на истории с «рыбой» (см. выше, письмо от 12.05.52г.), т.е. Московским институтом рыбного хозяйства. Когда я приехала в июне в Москву подавать заявление в Университет, в первую очередь я все же посетила Институт рыбного хозяйства. В приемной комиссии института никого из абитуриентов еще не было, мне очень обрадовались, предложили ознакомиться с различными проспектами. Но мое внимание сразу привлек большой стенд с фотографиями из студенческой практики: и, о, ужас! – на всех снимках вода, вода, вода: то студенты института сплавляются по бурной реке на плотах, то  на лодках. А у меня с детства было сложное отношение к воде. Когда мне было лет 12-13, я чуть не утонула в Волге, купаясь с девочками почти в центре Калинина рядом с набережной. Я умела только немного держаться на воде и проплыть шага 2-3 и мне нужно было постоянно ощущать под ногами землю. Вероятно, в этом месте близко находился какой-то обрыв, так как это был правый, крутой берег Волги. И  вдруг я почувствовала, что под ногами нет дна и меня затягивает в глубину. Помню даже, что посмотрела вверх и увидела, как надо мной смыкается зеленоватая толща воды.  Я очень перепугалась, к счастью, страх придал мне силы, чтобы вынырнуть и не захлебнуться. Все это произошло в течение нескольких секунд, никто даже не заметил, что я тонула, а я не стала рассказывать. Не рассказала даже маме, ни тогда, ни позже. В это время у нас гостила Лидия Авенировна. Вечером этого же дня она захотела нам погадать по руке, как бы в шутку. Маме она сказала что-то о возрасте, когда она может серьезно заболеть, а мне – что вода для меня опасна. Я была потрясена этим совпадением, и думаю, что поэтому так и не смогла научиться хорошо плавать.

         Для меня до сих пор остается загадкой, действительно ли я забыла об этом случае и почему собиралась поступать в «рыбный» Институт.

 

Приложение

 

1. Школьный табель за 5-й класс (1945-46гг.).

 


2. Школьный табель за 5-й (1946-47гг.) и за 6-й (1947-48гг.) классы.

                                                          *****



[1] Письмо А.М.Громцевой в Москву, б/д, см. Альбом, Семейный архив.

[2] В небольшой брошюре, посвященной  истории  города Тверь, есть упоминание о братьях Коняевых. О них говорится в связи с 120-летним юбилеем «Мелькомбината», который отмечался в 1999г. «За точку отсчета была взята постройка Коняевыми мельницы. Тогда, на юбилее, впервые из забытья зазвучали имена представителей тверских купцов, промышленников». (См. Приложение, «Тверь»). Мне хочется думать, что З.И.Коняева принадлежала к их семье. Она заметно отличалась от других учителей. Возможно, была из тех, кто получил педагогическое образование еще до революции.

[3] Письмо А.М.Громцевой от 24.09.47г. Альбом, Семейный архив.

[4] Нам приходилось запасаться на зиму и картошкой (хранили ее в комнате), и капустой, которую квасили сами и держали в сарайчике у соседей.

[5] Письмо А.М.Громцевой от 6.02.51г. Альбом, Семейный архив.

[6] Письмо А.М.Громцевой от 9.09.51г. Там же.

[7] 2 мая 1952г. в Москве умерла Лидия Авенировна Властова, и мама ездила на ее похороны, возможно, задержалась на поминках.

[8] Письмо в Москву от 12.05.52г.

Hosted by uCoz