5 .  Разлука

 

          Итак, я снова оказалась в Калинине, под крылышком у мамы. Она за это время нашла для меня подходящую вакансию преподавателя Заочного техникума Калининского совнархоза, где меня готовы были какое-то время ждать. Как только из Оренбурга пришел положительный ответ[1], меня зачислили на должность преподавателя русского языка и литературы (с9.09.57г.). Сначала ко мне присматривались, и я занималась канцелярской работой, потом стали поручать проверку тетрадей с заданиями для заочников, а еще через какое-то время и проводить занятия. В общем, ничего особенно сложного от меня не требовалось.

          Хуже обстояли дела у Славы. Хотя сначала казалось, что все пройдет на ура. После окончания Университета (диплом с отличием, он еще назывался красным дипломом) ему была дана рекомендация для поступления в очную аспирантуру. В характеристике, подписанной деканом филфака Р.М.Самариным и секретарем партбюро доцентом В.И. Кулешовым, была дана высокая оценка работы Владислава за все 4 года учебы в Университете. Кроме того, в характеристике говорилось, что на филологический факультет он поступил, уже « обладая серьезными знаниями в области общего и сравнительного языкознания и с первого курса занимался по особому индивидуальному плану, в который, кроме обязательных предметов, включались занятия хеттским, древнегреческим, турецким и др. языками.» Подчеркивалось, что курсовые работы В. Иллич-Свитыча, «начиная уже с младших курсов, представляют собой подлинно научные исследования, ставящие по-новому ряд интересных вопросов. Так, курсовая работа на 3 курсе «Лексика памятников семиградских болгар» является серьезным этимологическим исследованием, выполненным с широким привлечением фактов румынского и венгерского языков. Курсовая работа 4 курса была посвящена древнейшим именным основам на согласный».[2]

          Профессор С.Б.Берншейн, который лучше всех на факультете видел научный потенциал Владислава и был его научным руководителем, тоже представил свой отзыв о его дипломной работе. Сохранился рукописный текст этого отзыва. Останавливаясь на  важности и новаторском характере работы, профессор пишет: «Дипломная работа Иллича-Свитыча представляет собою…первое крупное исследование данного вопроса, выполненное молодым ученым на высоком научном уровне». Он обращает внимание и на то, что студентом «использована почти вся специальная литература на славянских и главных западноевропейских языках…Его критические суждения в большинстве случаев убедительны и хорошо аргументированы…Дипломная работа… обнаруживает хорошую методологическую подготовку автора». Останавливается Самуил Борисович и на некоторых недостатках: советует автору работать не только со словарями и древними текстами, но и «над диалектологическими текстами. Этот общий недостаток всех специалистов-компаративистов разделил и Иллич-Свитыч». В конце отзыва профессор подтверждает свое высокое мнение о представленной работе: «В заключение, должен вновь повторить, что перед нами очень ценное научное исследование. Оно представляет серьезный вклад в изучение праславянского языка. После некоторой доработки, исследование тов. Иллича-Свитыча должно быть опубликовано».[3]

          Экзамены в аспирантуру проходили в сентябре 1957г. Первые 2 экзамена по сравнительной грамматике славянских языков и одновременно по болгарскому языку  были назначены на 6 сентября. Экзаменационная комиссия состояла из 4-х человек: А.С. Посвянской (лингвист-полонист), В.В.Бородич (лингвист-болгарист), С.Б.Бернштейна, как заведующего кафедрой славянской филологии МГУ. Еще одну фамилию не удалось разобрать, предположительно, это А.Г.Широкова, лингвист-богемист. Слава все сдал на  отлично Как и экзамен по немецкому языку.(20.09.) Но на последнем экзамене, по истории КПСС он получил тройку. Пережить этот неожиданный удар ему было не просто. Он понял, что двери в аспирантуру на этот раз перед ним закрылись и нужно срочно перестраивать все свои планы. (См. Приложение 5, №1 и №2)

          Приведу несколько отрывков из письма Славы в Калинин, написанного вскоре после случившегося: «Ну, вот и все, комиссия, как и следовало ожидать, в приеме отказала , и передо мной теперь «открыты все дороги». Наконец-то можно уже не ждать, как я делал это все дни, а начинать что-то делать. Планы у меня (они, конечно, еще окончательно не сформировались) такие: если получу справку о свободном распределении (!!), пока не гонят, продолжаю жить на Ленинских (горах – М.Н.) и пытаюсь (через Расторгуево и в др. местах) прописаться под Москвой. После этого опять же пытаюсь найти работу в Москве. Если это все оканчивается неудачно, еду в Куйбышев (или потом дальше на Урал – в Молотов, Свердловск) и ищу работу там. [4] Если справку о свободном распределении не дают, прошусь поближе к Москве…Теперь, как же это получилось, с марксизмом. Знаешь, я сам не понял, как это получилось. Наполовину, наверное, виноват я сам – думал, что будет, как на гос. экзамене, и на гос. экзамене мне за такой ответ, не вдаваясь в подробности, поставили бы 5, вдаваясь, может быть, - 4. Ну а тут они в подробности вдались очень глубоко. Потом сыграли роль 3 последовательных переноса (приехав в Москву,[5]я стал готовиться к немецкому, потом приехал отец, потом он заболел – так вот и шло, и я готовился гораздо меньше, чем в Калинине, опять-таки по собственной глупости). Ну и еще, по-моему, я или моя фамилия сильно не понравились экзаменаторам – я это сразу почувствовал во время ответа. Ну а в сумме все это дало тройку. Ничего, это мне будет хороший урок, хороший щелчок по носу, он сделает меня (если это возможно) немного умнее… Ну ладно, хватит. Что я могу еще написать, кроме того, что я тебя люблю крепко-крепко, что я бодро пускаюсь «в путь», что я верю сейчас больше, чем когда-либо, что теперешние наши неурядицы – временная чепуха, что мы скоро встретимся и забудем про них». [6] (2.10.57г.)

          Теперь перед Владиславом встала та же проблема, что и передо мной раньше, проблема прописки. На этот раз судьба смилостивилась, тете Шурочке удалось найти в Расторгуеве женщину, которая сдала ему «флигелек». Позднее мама так отозвалась об этом его жилье: «Слава снимает какую-то сараюшку под названием «флигель»,… платит 800 руб. и 100 руб. за временную прописку».[7] Но этот флигель, и эта прописка дали ему возможность устроиться на работу, в какой-то степени близкую его научным интересам – сначала редактором, а потом старшим редактором в славянскую редакцию Государственного издательства иностранных словарей. Там он проработал около года. Кроме того он подготовил «Македонско-русский словарь» (в соавторстве с Д.Толовским) и «Краткий грамматический справочник» македонского языка, изданные в 1963г. в Москве.[8]

          Так что 1957 год закончился не так уж плохо. Мы оба работали, у нас было жилье; хотя и редко, но мы могли видеться и, главное, ждали малыша, который должен был появиться в конце февраля или начале марта следующего года.

          Павлик родился 5 марта 1958г. Это было огромное событие в нашей жизни и большая радость.( См. Приложение 5, № 3.) В своем письме в Москву мама так описывает внешность малыша: «Сегодня Павлушке исполнилось два с половиной месяца, вот какой уже большой парень. Он у нас худенький, но длинный. У него маленький ротишко, широкий носишко, крупные серые глазки, рыжие бровки и хорошие длинные темные реснички».[9]

          Забот и хлопот у нас, конечно, прибавилось. Если бы ни мама, не знаю, как бы я справлялась. Работая в Издательстве, Слава мог приезжать к нам раз в две недели, ненадолго, хотя и рвался к нам всеми силами души. Но работа в издательском деле требовала его постоянного присутствия, это почти всегда аврал.

          Поначалу у нас для Павлуши не было даже кроватки, и он спал в старом чемодане с открытой крышкой, который стоял на стульях рядом с моим диванчиком. Это было удобно, но я все время боялась, что вдруг крышка чемодана захлопнется, когда я усну. Потом появилась кроватка, а коляску для малыша Славе подарили коллеги в Издательстве.

          Уже весной мама стала мечтать «всем семейством выехать в Расторгуево, погреться на солнышке». В том же письме она пишет: «Особенно это необходимо для Павлушки. Мы живем около грузовой железнодорожной линии, паровозы, ведущие поезда, так дымят, что Павлушку приходится умывать после гулянья, так как все личико в саже». (Там же.) Она просит тетю Шуру посмотреть, что это за флигель, где живет Слава, и можно ли жить в нем летом с ребенком. Я очень сомневаюсь, что нам удалось осуществить эти планы в 1958 году. Павлик много болел, летом он попал в больницу (вместе со мной) с каким-то желудочным заболеванием, и потом долго боялся женщин в белых халатах да и вообще сразу начинал плакать, когда видел чужих людей.[10]

          В мае 1958г. Слава перевелся из Издательства в Институт славяноведения АН СССР на должность младшего научного сотрудника в сектор славянского языкознания, которым руководил С.Б.Бернштейн. Теперь он смог приезжать к нам чаще: примерно раз в 10 дней и «гостил» у нас дня три-четыре. Он очень хотел нам помочь, дать отдых бабушке, но это не всегда ему удавалось. Славе нужно было утвердиться в новом коллективе и доказать коллегам, что Самуил Борисович не напрасно взял его в свой сектор. Уже в это время коллектив состоял из серьезных и известных в научной среде ученых. Среди них: Е.В.Чешко, специализировалась по болгаристике и болгарской диалектологии (в институте работала с 1947г.), И.К.Бунина, изучала проблемы болгарской письменности и диалектологии (в институте с 1951г.), В.Н.Топоров, учился в аспирантуре у Бернштейна (в институте с 1954г.), Р.М.Цейтлин, специалист по старославянскому языку (в институте с 1955г.) и др. (См. фотографию сектора, 1961г. Зигзаги памяти.)      (фото)

          В 1957-1958гг. Владислав опубликовал в журнале «Вопросы языкознания» 3 серьезные рецензии ( см. его библиографию в статье В.А.Дыбо, 1967г.[11]), и что было особенно важно, участвовал в работе 4-го Международного конгресса славистов, который проходил в Москве с 1 по 11 сентября 1958г. В своей книге «Зигзаги памяти» С.Б.Бернштейн, оказавшийся в числе организаторов этого конгресса, пишет: «29 августа. Все как будто готово. Решены все организационные и структурные задачи, готова выставка новых изданий по славяноведению…Конгресс будет проходить в новом здании университета. Открытие назначено на 1 сентября в Актовом зале…Со 2-го сентября начнется работа 3-х секций: лингвистической, литературоведческой и литературно-лингвистической. Исторической секции нет. Доклады по этногенезу и по некоторым вопросам славянской археологии будут обсуждаться на лингвистической секции…Лингвистическая секция подразделяется на 5 подсекций…Мне поручена подсекция по сравнительной грамматике» (с.238-239).

          На конгресс приехало много известных славистов, как советских, так и иностранных, в том числе А.Теодоров-Балан (Болгария), А.Вайян (Франция), А.Белич (Югославия), М.Фасмер (ФРГ), В.Махек (Чехословакия), чью книгу «Чешские и словацкие названия растений» рецензировал в 1957г. Владислав.[12]

          В  воспоминаниях С.Б.Бернштейна есть много  кратких замечаний по содержанию некоторых из докладов и выступлений. В записи от 11 сентября он дает как бы краткое резюме своих впечатлений от конгресса и с удовольствием отмечает успехи В.Н.Топорова, Вяч. Вс. Иванова и Славы. Он пишет: «Вчера состоялось закрытие конгресса…Сегодня и завтра разъезд делегаций. Все очень устали, особенно мы, организаторы конгресса. Лер-Сплавинский[13], Вайян,[14]и Фасмер[15]дали высокую оценку выступлениям Иллич-Свитыча, Топорова, Иванова. Они поздравили меня с тем, что за короткий срок нам удалось подготовить таких ярких и эрудированных ученых. Следующий конгресс славистов (5-ый) будет проходить в 1963г. в Софии». (Там же, с.241).[16]

У нас в Калинине в этом году были свои трудности. Не только заботы о малыше, но прибавилось работы и в техникуме (в отпуске я была очень недолго). В сентябре я возобновила работу, а к декабрю уже полностью была там занята: проводила консультации по русскому языку и литературе, проверяла тетради с заданиями у учащихся из других городов. Ученики мои были люди взрослые, уже работающие, кто моложе, кто старше меня. И я старалась особенно не придираться к ним, а по возможности, и помогать. На очных консультациях можно  объяснить что-то,  исправить ошибки и неудачные места в сочинении. Труднее было с работами, присланными по почте, где уже ничем нельзя было помочь, а только написать подробное объяснение ошибок. Проверкой письменных работ я занималась почти ежедневно, а занятия и консультации были раза 3-4 в неделю (точно не помню). К сожалению, вскоре у меня возникла проблема с голосовыми связками: мне было трудно долго говорить, голос садился и появлялась неприятная охриплость.

          Как бы то ни было, в наших трудах и заботах была и радость видеть, как растет и какие успехи делает Павлик. Так и прошел этот 1958-ой год. Правда, мама очень уставала, двойная нагрузка и в техникуме, и дома была ей тяжела. Но, чтобы получить «свободу», мне нужно было проработать по крайней мере 2 года. Мы ждали 1960-ый год. А пока наступил 1959-ый. Его мы встречали в Калинине уже вчетвером.

          В этом году Павлик праздновал свой первый юбилей – ему исполнился годик. К этому времени он уже научился хорошо ходить и всюду лазать, понемногу начинал говорить, стало легче и с его питанием. Пора было съездить к папе в Расторгуево, посмотреть на его флигель. Конечно, мы отправились туда летом. Флигель оказался старым небольшим домиком в одну комнату с терраской. Зимой, я думаю, там было холодно, хотя какая-то печка и была, но летом жить в нем можно было вполне нормально. 

 

 

          В Расторгуеве я познакомилась с новыми друзьями Славы: Риммой Булатовой и ее мужем Владимиром Гудковым. После долгого перерыва  мне удалось встретиться и со своей подругой по общежитию на Стромынке Лидой Карповой (Ефимовой). Она училась на восточном факультете Университета и вышла замуж за друга Славы Валю Ефимова.

          Настроение у Славы этим летом было очень хорошее, бодрое. В секторе у Самуила Борисовича он оказался в своей среде и на своем месте. На прошедшем в Москве съезде славистов на него обратили внимание как на перспективного ученого. И его талант лингвиста смог развернуться в полную силу.

          Но жизнь редко бывает спокойной. Весь Институт загудел, как встревоженный улей, из-за возникшего вновь вопроса: сохранит ли он и дальше свою комплексную структуру как самостоятельная научная единица в системе Академии наук или его растащат по частям. Директор Института русского языка академик В.В.Виноградов[17] давно пытался перетянуть к себе лингвистов из Института славяноведения. С.Б.Бернштейн, хорошо знавший Виноградова и очень отрицательно относившийся к его идее объединения, в сложившейся ситуации проявил себя умным и решительным борцом. Он понимал, что разделение Института славяноведения будет его фактической ликвидацией, «так как этот Институт может нормально функционировать только как комплексный институт».[18] Комплексный подход к изучению многих научных проблем был особенностью и преимуществом работы коллектива Института.

          12 ноября 1959г. «требование В.В.Виноградова о передаче лингвистов» в Институт русского языка обсуждалось в Президиуме Академии наук. На этом заседании Самуил Борисович и решил дать бой Виноградову и выступил сразу после него. Как хороший тактик, он «воспользовался всеми промахами академика». (Там же.)  Кратко охарактеризовав деятельность лингвистов  Института славяноведения, общее направление  работы, указал на важность совместной деятельности лингвистов с историками и литературоведами. Как он пишет далее: « После этого я перешел к характеристике деятельности лингвистов Института русского языка, подробно остановился на методологической беспринципности Виноградова, на его отношении к людям, его грубости, культивировании подхалимства, доносов и пр…Мало сказать, что все присутствующие слушали меня внимательно. Они слушали, широко раскрыв глаза. Видно было по всему, что им редко в Президиуме приходится слышать подобные выступления. Стояла мертвая тишина. В заключение я сказал: «Под руководством Виноградова наш коллектив лингвистов работать успешно не сможет. Институт славяноведения без лингвистов тоже нормально функционировать не будет. Поэтому я от имени всего коллектива Института славяноведения прошу сохранить прежнюю структуру». (Там же.)  Выступление С.Б.Бернштейна поддержали некоторые из присутствующих ученых, среди них В.Н.Топоров, М.Н.Тихомиров[19], С.К.Шаумян[20], М.А.Коростовцев[21]. Решение вопроса было отложено на 19 ноября, и в результате, как записывает С.Б.Бернштейн,- «Победил наш Институт. Важно, что никто из официальных лиц не защищал Виноградова. Принято решение, что Институт славяноведения сохраняет свою прежнюю структуру». (Там же, с.255-256).

          В этом же году произошло еще одно событие в языкознании: реабилитация ранее запрещенного в нашей стране структурализма. По поручению директора Института П.Н.Третьякова Самуил Борисович «составил докладную записку в Президиум Академии наук о необходимости организации в Институте сектора структурной лингвистики. Чтобы ярче подчеркнуть его своеобразие и задачи, я предложил именовать этот сектор сектором структурной типологии славянских языков».[22] И такой сектор появился в Институте уже в следующем, 1960-м году. Первым его руководителем стал В.Н.Топоров, он был утвержден в этой должности на Ученом совете Института 22.12.60г. (Там же, с.266.)  Вот в такой бурной и насыщенной научной атмосфере жил и работал Владислав.

          А наша жизнь в Калинине, несмотря на будничность и размеренность, была полна своих забот. Особенно тяжело приходилось маме. 2 ноября 1959г. ей исполнилось 55 лет, по существу – это пенсионный возраст и она могла бы уйти на пенсию. Но по паспорту ей было только 53 года. В письме к тете Шуре, написанном в день своего рождения, она жалуется на постоянную усталость, горько сожалеет, что в свое время не исправила эту дату. Она пишет: «Те годы, когда я была девочкой и переходила из одного детского дома в другой, мне поставили в справке столько лет, сколько было нужно и удобно в то время. Между тем тетя Лида мне частенько напоминала о том, что я на самом деле старше на 2 года, но о пенсии тогда не думалось, а теперь жалею…Но ничего не поделаешь, придется тянуть лямку еще 2 года – если, конечно, дотяну».[23] От усталости у нее даже стал портиться  характер. Недовольство, раздражительность по отношению к Славе усилилось. Мама плохо его понимала, и ее очень беспокоила наша дальнейшая судьба, судьба нашей семьи. «Слава такой человек, что хлопотать и добиваться для себя комнаты не сумеет, да и условия его жизни такие, что он находится между небом и землей, ведь у него нет постоянной прописки, а с временной пропиской он не сможет ни встать на очередь, ни прописать к себе семью, так видно и будет маяться до старости». (Там же.) А я уже давно поняла, что главное в жизни Славы – наука. Он мало придавал значения своим бытовым условиям и очень хорошо понимал, что никакой комнаты в Москве он не получит, только потратит зря время. Институт был для него той интеллектуальной средой, где Слава был по-своему счастлив. Все это не мешало ему быть хорошим мужем и отцом, он очень заботился и любил нас, беспокоился, скучал. Когда появилась реальная возможность вступить в Жилищно-строительный кооператив (ЖСК), любимое детище Н.С.Хрущева, он сразу же это сделал. И я всегда была уверена,  несмотря на всю свою преданность науке, для нас с Павликом Слава сделал бы все, что только было в его силах.

          В этом же 1959 году в журнале «Вопросы языкознания» появились 2 обзора Владислава, касающихся лингвистических проблем, обсуждавшихся на 4-м Международном съезде славистов (в №1 и №3), а также статья, которая привлекла особое внимание С.Б.Бернштейна. Речь идет о статье «О некоторых рефлексах индоевропейских «ларингальных» в праславянском» (№2, с.3-18). Об этой статье Самуил Борисович упоминает в своей книге: «Последнее время эта проблема его (т. е. Владислава – М.Н.) очень интересует. Статья вызывает ряд сомнений. Эту проблему должен решать не славист, а индоевропеист. Во всяком случае, торопиться с публикациями на эту тему не следует. Но Славу активно в этом направлении поддерживает В.В.Иванов».[24] А Славе уже было тесно в рамках одной славистики и даже индоевропеистики. Самуил Борисович забыл, что еще в 1954г. писал в своем дневнике: «Боюсь, что мне не удастся удержать его в славянском и балтийском языкознании»[25].  Так и случилось. Слава все больше и больше увлекался проблемой «общих элементов в различных языках Старого света». И не только. Конечно, от славистики он никуда не ушел. Самуил Борисович сразу привлек его к работе над Карпатским диалектологическим атласом. И в 1960г. Владислав опубликовал  «Лексический комментарий к карпатской миграции славян»,[26]где выдвинул и обосновал свою гипотезу о роли этой миграции «в истории отдельных славянских языков (и языковой семьи в целом)».[27] Слава и сам с удовольствием принимал участие в некоторых диалектологических экспедициях в села Прикарпатья . На переднем плане снимка Слава и Юра Смирнов (фольклорист) во время одной из таких экспедиций.

 

 

          Позднее, в 1967г., уже после смерти Владислава, В.А.Дыбо, вспоминая о его работе в Институте в 1958-1959гг., дает такую оценку этому времени: «период большого Ученичества» (Владислава – М.Н.) заканчивается уже к 1960 году и наступает «период расцвета его таланта». В нем «сочетался колоссальный талант исследователя с огромной работоспособностью, поразительная по быстроте переключаемость со столь же стремительным овладением научной информацией и глубочайшим проникновением в материал все новых и новых языковых групп. И все это объединялось изумительной целеустремленностью, единством творческой мысли… Такой синтез качеств невозможно назвать иначе, чем гениальностью».[28]

 

 

Приложение 5

 

1.       Выписка из диплома В.М.Иллич-Свитыча.
 

2.   Экзаменационный лист В.М.Иллич-Свитыча.

 

3.   Письмо в Калинин от 11 марта 1958г.

 

 

Фотографии 1957-1959гг.

 5 марта 1959г. Первый юбилей.

 Высоко сижу – далеко гляжу.

Павлик на фоне главного здания техникума.

 

 

   У папы в Расторгуеве.

 

С.Б. Бернштейн с сотрудниками сектора славянского языкознания. 1961г. Стоят в последнем ряду слева направо: А.Зализняк, Слава Иллич-Свитыч,Г.В.Венедиктов, В.Дыбо, Л.Смирнов, Г.Нещименко, В.Топоров, Р.Цейтлин, Е.Чешко и др. В центре первого ряда – С.Б.Бернштейн. См. также кн. «Зигзаги памяти».

 

 

 

 

 

Конец 5-ой части