Ч.6. Загорянка. 1960-1966гг.

 

     Наступил 1960 год. Я уже могла спокойно оставить свою работу в техникуме, а нам со Славой, наконец, начать совместную жизнь. На семейном совете мы долго совещались и решили, что мне нужно быстрее завершать свое преподавание и переезжать с Павликом к Славе. Вот только куда? Слава брался к концу лета обязательно подыскать нам подходящее жилье.

     Было немного страшно снова менять устоявшуюся жизнь, но и  дальше продолжать врозь было нельзя. Павлику уже исполнилось почти 2 года, и он был вполне самостоятельный товарищ. Маму тоже надо было освободить от многочисленных хлопот и забот и дать ей отдых. Поэтому, как только Слава нашел жилье, мы стали собираться в путь. Я закончила все свои учебные дела, попрощалась с учениками, которые наговорили мне много хороших слов и подарили прекрасный букет цветов в синей вазе. Она до сих пор у меня хранится, как память о моих первых педагогических опытах.

     4 июля 1960г. я, как записано в трудовой книжке, «согласно поданного заявления» освободила должность преподавателя русского языка и литературы, и вскоре мы все втроем отправились в Загорянку (Ярославская железная дорога). По пути туда мы проехали мимо памятной нам обоим по первым месяцам учебы в МГУ станцию Валентиновка.

     Кто порекомендовал Славе этот адрес, я не помню, вероятно, коллега Славы по сектору в институте Галина П. Нещименко. В Загорянке у ее мамы была собственная дача. Но домик, где нам предстояло жить, мне сразу не понравился . Это была старая полутемная хибарка, очень сырая, так как разросшиеся  вокруг деревья почти закрывали солнечный свет. Внутри  была одна довольно большая комната и кухня с печкой. Пол оказался в щелях, стены тонкие. Все это выглядело очень заброшенным и требующим большого ремонта. На участке находился и большой дом, где жили сами хозяева (наш  адрес тогда был такой: ул. Калинина, д.59, фамилия хозяев - Музылевы). На ночь они спускали с цепи злющую собаку. Но делать нечего,  нужно было обживать помещение, как-то приспосабливать его к зиме.

     На новоселье Слава пригласил несколько своих институтских друзей, позже приезжал посмотреть, как мы устроились, и отец Славы. А меня больше всего тревожили мысли о предстоящей зиме. Как прожить с маленьким ребенком в таком плохо отапливаемом, сыром помещении? К счастью, нам очень повезло, если можно так сказать в подобном случае. Я познакомилась с хозяевами соседнего дома №61, Александром Федоровичем и Александрой Николаевной Черемисиными. Оба  они были уже на пенсии. Александра Николаевна иногда гуляла около своего дома с внучкой Сашенькой, которая была на год или два младше  Павлика. Мы разговорились, и она мне сразу понравилась своим открытым и веселым нравом. Я пожаловалась ей, что боюсь зимы с ее холодами, потому что жилье, которое мы сняли, плохо утеплено, и мы там просто замерзнем. Александра Николаевна, не долго думая, предложила нам переехать к ним. Как оказалось, они тоже сдавали часть своего дома. Он был добротным, не очень большим, но удобным, разделенным на две неравные части:  хозяйскую, и очень небольшую, состоящую из одной комнаты и малюсенькой кухни с печкой – для постояльцев, которая была очень удобно расположена через коридор от хозяев. К большому неудовольствию Музылевых, мы быстро собрались и перенесли свои немногочисленные вещички на новое место. Конечно, все «удобства» были во дворе, и нужно было самим покупать дрова и топить печь. Но мы ни разу не пожалели, что переехали к Черемисиным, они оказались очень хорошими и добрыми людьми.

     Трудно было с деньгами. Как младший научный сотрудник Слава получал мало (по тем временам – 1200руб., потом после денежной реформы один ноль убрали – стало 120руб.), на нас троих  этих денег едва хватало. А нужно было купить хотя бы самое необходимое: стол, стул, кроватку Павлику, матрац нам (потом мы его поставили на кирпичи и он превратился в диван). Правда и то, что мы не очень переживали по этому поводу, и  были рады, что наконец-то стали жить все вместе семьей.

     Слава с головой ушел в работу и от этого был вдвойне счастлив. Он решил написать книгу и защищать ее в качестве кандидатской диссертации. План работы и некоторый задел у него уже были готовы, несколько статей по теме диссертации опубликованы. Но он занимался не только диссертацией. В феврале 1961г. Слава вместе с сотрудниками сектора Н.И. Толстым[1] и Г.П. Клепиковой[2] съездил в командировку в Ташкент собирать материал по говорам македонских славян-эмигрантов из Эгейской Македонии. Как пишет С.Б.Бернштейн, «им удалось собрать большой материал, записать семь километров магнитофонной пленки. Хорошо бы создать атлас македонских говоров района Костура и Лерина». (Зигзаги памяти, с.271.) В своих планах на 1962г. Самуил Борисович называет еще и подготовку «Программы по собиранию диалектных данных для Карпатского диалектологического атласа»[3]. К этой работе он собирался привлечь Г.П.Клепикову, Славу и других ученых. «К 1963г. был сформулирован 541 вопрос для сбора диалектных данных; в том же году состоялась первая диалектологическая экспедиция по атласу». (Там же, с.283-284.)

     Мне было очень тягостно сидеть без работы: и по материальным да и др. причинам.  Первая моя попытка поработать была сделана в 1961 году. Кто-то из знакомых Славы посоветовал обратиться в Институт русского языка, там временно освободилась ставка научного сотрудника. Одна из сотрудниц ушла в  отпуск  «без сохранения содержания» и меня взяли на ее место (на июль-сентябрь 1961г.). Мне поручили научно-техническую работу  с древнерусскими памятниками, т.е. выписывать определенные отрывки из  текстов на отдельные карточки, которые впоследствии должны были стать базой для создания картотеки Древнерусского исторического словаря 11-17вв.  Эта картотека создавалась уже в течение многих лет и в работе над ней принимали участие многие известные ученые, в том числе В.И.Срезневский, С.Г.Бархударов, Б.М.Ляпунов и многие другие[4]. А так же большой коллектив сотрудников Института русского языка АН. В 2001г. ими была опубликована книга по «Истории картотеки словаря русского языка 11-17вв.», где мне было приятно обнаружить и свою фамилию.[5] Оказалось, что за это недолгое время  я успела расписать 1580 карточек. Потом женщина, которую я замещала, вышла из отпуска, а меня  отправили для какой-то канцелярской работы с паспортами в милицию. Была такая договоренность с милицейским начальством на некую помощь со стороны Института, но никто из постоянных сотрудников не горел желанием заниматься подобным делом. Вот меня туда и направили на месяц. На этом моя деятельность в Институте русского языка закончилась. Зато трудовой опыт значительно расширился.

     В декабре того же года для меня нашлась работа на Подготовительном факультете (для иностранцев) в МГУ – теперь  Университет дружбы народов. Сначала это была должность библиотекаря на факультете, в апреле 1962г. меня перевели на должность преподавателя русского языка того же факультета (с почасовой оплатой). Я могла бы там работать и дальше, но дорога туда и обратно в Загорянку отнимала у меня слишком много времени и сил. Пришлось обратиться за помощью к маме и отправить к ней Павлика. Она в ноябре 1961г. только-только вышла на пенсию, еще даже и придти в себя как следует не успела. Я чувствовала себя очень виноватой перед ней и все же продолжала искать подходящее место работы.

     Каким ветром занесло меня в Техникум советской торговли Мосгорисполкома, не знаю. Вероятно, кто-то на подготовительном факультете присоветовал. Я еще хорошо помнила спокойные годы моего преподавания в Калинине и подобный шаг меня не пугал. В июле 1962г. я была зачислена преподавателем русского языка и литературы в этом техникуме, но атмосфера там была совсем другая. Педагогическую  нагрузку мне постоянно увеличивали, занятия часто были вечерними, и мне приходилось возвращаться домой почти заполночь.

     В 1963 году тяжело заболел Марк Владиславович. К этому времени в Оренбурге уже не осталось в живых ни матери Славы, ни бабушки, ни деда. Слава решил перевезти отца в Загорянку, чтобы его подлечить, а потом уже решать, что делать дальше. Летом он его привез, но  оказалось, что у Марка Владиславовича уже последняя степень рака легких, и в  августе он скоропостижно скончался. Мы с Павликом тогда были  в Калинине. Чтобы похоронить отца, нужны были деньги. Пришлось даже продать золотые часы матери Славы, хранившиеся как память о ней, кое-что он занял, сколько-то мне дала мама. Это был очень тяжелый период в нашей жизни.

     В октябре этого же года я заболела ангиной, а потом местные загорянские врачи  нашли у меня ревмокардит, как осложнение после ангины. Меня стали лечить лошадиными дозами аспирина и этим только навредили, а вылечить не смогли. Слава добился, конечно, с помощью Института, чтобы меня положили в академическую больницу в Москве. Подробнее историю моей болезни описывает мама в письме тете Шурочке от 21.12.63г.: «Прости меня, что я не выполнила своего обещания и не послала тебе сразу, по приезде в Загорянку, открыточку. Я со своим Павлушей так кручусь, что не вижу, как бежит время. Очень устаю и к вечеру ничего не соображаю. Да и условий у меня тут нет, чтобы спокойно сесть и написать письмо. Я люблю писать тогда, когда мне никто не мешает, чтобы было настроение…Расскажу тебе, как обстоит дело с Майей. На этой неделе я получила от нее 2 письмеца. В одном  она пишет, что у нее не нашли ревмокардита, а считают, что у нее увеличена щитовидная железа, и стали давать ей йод. А ведь ее лечили 1,5 месяца (в загорянской больнице – М.Н.) аспирином, давали по 8 таблеток (так теперь лечат сердце). Хотя она жалуется на боль в сердце, но считают ( т.е.врачи в академической больнице – М.Н.), раз анализы хорошие, ничего, пройдет. Во 2-ом письме она пишет, что в гландах у нее нашли какой-то микроб, который не боится ни стрептоцида, ни пенициллина. Будут искать, какой антибиотик умертвит этот микроб. В общем, и температура, которая держалась у нее 1,5 месяца, и сердце, и др. болезни, все от ангины, а вырезать гланды не советуют, так как считают, что это может плохо повлиять на щитовидку.

    Сейчас Майя чувствует себя хорошо, температура нормальная, разрешили даже прогулки на воздухе…В общем, велят ей закаляться, гулять, соблюдать режим и прочее. Обещали скоро выписать».[6] Но мой ослабленный организм не выдержал первой же прогулки на свежем декабрьском воздухе, и я простудилась. Выписка из больницы откладывалась на неопределенное время. Мне так надоели больничные стены, что я, как только почувствовала себя немного лучше, попросила выписать меня под  мою собственную ответственность.

      Все время, пока я болела, мама жила в Загорянке, где быт был очень неустроен. Мало сказать, что она устала, она еле держалась на ногах. Она очень обрадовалась моему выздоровлению и сразу уехала в Калинин.

     Лучшим событием 1963 года была публикация монографии Владислава - «Именная акцентуация в балтийском и славянском. Судьба акцентуационных парадигм», которую он и собирался защищать как кандидатскую диссертацию. Позднее, в статье 1973г., написанной А.Долгопольским, В.Дыбо и А.Зализняком, так отзывались об этой его работе: «Талант и опыт В.М.Иллич-Свитыча проявился в полную силу в его акцентологической работе «Именная акцентуация в балтийском и славянском»…В ней уже видны основные черты метода «зрелого» В.М.Иллич-Свитыча. Задача исследования сформулирована автором в предисловии: «Эта книга – попытка найти…общеиндоевропейскую основу для системы акцентуационных парадигм имени (в балтийском и славянском)».[7] Она открывала «новые перспективы для сравнения языков ностратической макросемьи». (Там же, с.82)

     Так мы жили и верили в лучшее будущее, но в 1963 году началась та цепь несчастий, которые привели к полному крушению всех наших надежд.

       После длительной болезни я чувствовала себя очень неважно и обратилась с просьбой в дирекцию техникума сократить мне количество учебных часов. Мне как бы пошли навстречу, но потом это обернулось против меня. Перед завершением учебного года меня вызвали в дирекцию и попросили написать заявление об уходе с преподавательской работы по собственному желанию. Мне объяснили, что им нужен преподаватель, который сможет выполнять не только свою полную нагрузку, но и подменять на занятиях других преподавателей. И предложили работу в администрации, которая требовала моего ежедневного присутствия. Так что закон был соблюден, а в июле 1964г. я уволилась по собственному желанию. С преподаванием было закончено. Однако мама очень расстроилась, ведь это была моя постоянная работа!

     В январе 1964г. Владислав очень успешно защитил диссертацию, т.е. свою монографию (книгу) по проблемам праславянской и балтийской акцентуации, но все же после голосования в урне оказался один черный шар,  т.е. один голос был против. Однако специалистами его работа была признана  «соответствующей по своему уровню докторской диссертации». Славе предлагали кое-что в ней доработать и переоформить ее как докторскую. Так несколько позднее поступил его коллега А.А.Зализняк.[8] Но Слава отказался. Я думаю, что Самуил Борисович был недоволен этим его решением. В некрологе 1967г. Бернштейн написал: «Оба оппонента настаивали на присуждении автору за эту работу степени доктора наук, но сам Иллич-Свитыч категорически отверг это предложение».[9] В мае этого же года Слава получил диплом кандидата филологических наук, а также соответствующую прибавку к зарплате. И к этому времени уже полностью был поглощен своей ностратической теорией[10] и сложнейшей работой над Ностратическим словарем, рукопись которого он собирался закончить к концу 1966г.

      Летом 1964г. мы  решили поехать куда-нибудь немного отдохнуть, подышать морским воздухом. Для юга Павлик был еще мал, поэтому мы отправились на запад – в Прибалтику. Кто-то в секторе посоветовал Славе поехать в г. Пярну (Эстония). Из Москвы до Таллинна мы летели самолетом, это было наше с Павликом первое знакомство с аэрофлотом. Старинный городок нам понравился, несмотря на  древний возраст (700 лет),  он оказался очень уютным, зеленым, ухоженным, с хорошо развитым курортным обслуживанием. Через бюро мы легко нашли квартиру и, чтобы лучше ориентироваться, сразу приобрели карту (на ней сохранились пометки Славы – где можно купить хлеб, где находится кафе-молочная, где кинотеатр и т. д.). Карты - это была наша с ним общая страсть, в каждом новом городе мы всегда старались купить какую-нибудь карту.

     К сожалению, в это время было довольно прохладно и дождливо, но все же нам удалось немного покупаться и позагорать, а в лесу к тому времени созрело много черники. Приехали мы в Пярну в июне, собирались прожить там дней 20-25. Но недели через 2 отпуск пришлось прервать. Тяжело заболела мама.

     Она не сразу заметила начало болезни: бесконечные заботы, поездки из Калинина в Загорянку и обратно, беспокойство о здоровье часто болеющих членов семьи, усталость – не давали ей возможности внимательно отнестись к собственным недомоганиям. Вероятно, нога у нее заболела еще в декабре 1963г., я помню, что она жаловалась на боль в ноге зимой в Загорянке. По приезде в Калинин она, видимо, обратилась к врачу, но нам ничего не сообщала, а если и писала об этом, то вскользь, что стала побаливать нога, и она ходит по врачам. В ее   записной книжке, которую я прочитала уже после ее смерти, она пишет: «Заболела левая нога с 4 апреля 1964г.; 5 мая ходила в калининскую поликлинику: назначили 6 № кварца – не помогло. 15 мая была у невропатолога – назначили 6 № гальванизации с новокаином – не помогло. 29.5.- невропатолог. 30.5. – рентген, снимок пояснично-крестцовой области. 1.6. невропатолог назначил 20 уколов алоэ. Диагноз – спанделит».[11]Даже из такого краткого описания ее болезни видно, что врачи не могли определиться с правильным диагнозом. Сначала предположили радикулит и лечили прогреваниями, потом нашли смещение позвонков. От постоянных  болей мама уже с трудом могла самостоятельно двигаться, но не хотела ложиться в больницу и ждала нашего возвращения из Эстонии. Наконец, она написала нам,  что улучшений в ее болезни нет, что болит уже не только левая нога, но и правая, и попросила приехать.[12] Как только мы получили это известие, Слава отправил меня самолетом в Москву, что было проще и быстрее, а для себя с Павлушей купил билеты на поезд.  

     Маму я застала в постели, она уже едва ходила, но в больницу ее положили не сразу, так как там не было мест. В это время из Пярну возвратились Павлик с отцом.

     Когда маму, наконец, положили в больницу, врачи очень быстро провели ее полное обследование. Я совершенно не догадывалась, что с ней, поэтому, когда мне сказали, что у нее рак уже в запущенном состоянии, и операция невозможна, это было как гром с ясного неба. А поскольку, говорили врачи, спасти ее нельзя, то ее нужно забирать домой. Все это так внезапно обрушилось на меня, что я никак не могла поверить в случившееся. Врачи обнаружили у мамы рак желудка уже с метастазами в позвоночник, и как мне было сказано, такие больные живут от четырех до шести месяцев. Маму выписали из больницы, я осталась с ней, а Слава с Павликом уехали в Загорянку. Оставлять ребенка рядом с тяжело больным человеком было нельзя. Славу ждала работа, а о Павлике временно пообещала позаботиться Александра Николаевна. Но, в конце концов,  с помощью Р.В.Булатовой Павлика пришлось пристроить в круглосуточный интернат в Москве.

    Мама промучилась около 4-х месяцев. С каждым днем ей становилось все хуже и хуже, боли усиливались, и уколы обезболивающих препаратов ей уже не помогали. Приблизительно за неделю до  кончины маму опять увезли в больницу. Она умерла в ночь на 29-ое октября, лишь три дня не дожив до своего 60-летия (как и предсказала ей когда-то Лидия Авенировна).  Все это было ужасно. Я вызвала телеграммой в Калинин Славу, и он очень быстро приехал. Предстояли похороны. Только со смертью мамы я почувствовала, что такое настоящее сиротство, хотя у меня и была семья,  муж, сын. Этих переживаний ни объяснить, ни забыть невозможно.

    Маму похоронили в Калинине на дальнем кладбище, точный адрес которого я не помню.[13] Анна Устиновна Орлова, многие годы работавшая в техникуме и хорошо знавшая маму, пообещала мне заботиться о ее могиле. Ее родственники тоже были похоронены на этом кладбище. Квартира, где жила мама, принадлежала техникуму, и через 6 месяцев  нужно было ее освободить. А пока мы со Славой торопились поскорее вернуться в Загорянку, чтобы забрать из интерната Павлика.

     Из хороших событий 1964 года нужно обязательно упомянуть наше вступление в жилищно-строительный кооператив «Восход», который находился в Мытищах. Но для этого нужен был денежный взнос, а денег, как всегда, у нас не было. И опять пришлось занимать деньги. Сколько-то Слава занял у Г. К. Венедиктова,  значительную часть суммы одолжил ему С.Б. Бернштейн. Остальное мы наскребли сами. Наконец-то у нас появилась надежда получить собственное жилье! После смерти Славы, когда я уже начала работать в Институте славяноведения, я смогла постепенно расплатиться с долгами и всегда была  бесконечно благодарна и Грише Венедиктову, и Самуилу Борисовичу за помощь в таком важном для нас деле.  

     В эти же 1963-1964гг. были опубликованы многие значительные работы Владислава (см. журнал «Советское  славяноведение», 1967г., №1, с.76-77, библиография), и в том числе, «Македонско-русский словарь» (в соавторстве с Д.Толовским). Очень важным, даже новаторским, было написанное Славой, приложение к этому словарю, а именно «Краткий грамматический справочник македонского языка».

     Работоспособность Владислава поражала: словно чем  значительнее и сложнее становились научные проблемы, которые он ставил перед собой, тем больше у него прибывало сил для их решения. Работа не обессиливала его, а питала, как вдохновение, которое свойственно талантам в любой области науки и искусства. Несмотря на занятость, Слава находил время для сына, выбирался с нами по грибы в лес, расположенный рядом со станцией Чкаловская. Съездили мы и на Кавказ, на Черное море. Павлику уже исполнилось 7 лет, и перед поступлением в школу мы решили его немного «поджарить» на южном солнышке, дать возможность вдоволь накупаться. Поездка была очень удачной. Сначала мы отправились в Гагру, где без труда устроились в частном домике на берегу быстрой горной речки. Гагра – очень живописный город, расположенный на узкой береговой полосе, прижатой горами к морю. Полюбовались  и прекрасным  парком, где мы впервые увидели многие редкие субтропические растения, а на его лужайках свободно разгуливающих павлинов и других редких птиц. Но оказалось, что нам очень трудно привыкнуть к несмолкающему шуму  горной речки. Да и пляжи были уже переполнены отдыхающими. В один из дней мы поехали посмотреть, что собой представляет мыс Пицунда, находящийся всего в 22-х километрах от Гагры. И влюбились в это место. Тогда на мысе только-только началось строительство курорта, пустые, недостроенные 12-ти этажные здания которого уже высились вдоль прибрежного пляжа. Прекрасный песчаный пляж был почти пуст, прямо за ним начиналась роща реликтовой  сосны. Да и само название Пицунда происходит от греческого слова «питиус» - т.е. сосна. Простор, тишина, ласковое море и…дешевизна по сравнению с ценами в Гагре. Мы сразу решили здесь остаться. Слава поехал за нашими вещами в Гагру, а мы с Павликом стали обустраиваться в маленьком дощатом домике, вроде сарайчика. Мы чудесно там отдохнули, облазали ущелье реки Бзыбь, видели развалины древних христианских храмов, некоторые из которых относились к 11в.

       Побывали мы и на озере Рица.[14] Это была автобусная экскурсия. Автобус двигался по узкому шоссе, поднимаясь все выше и выше; с одной стороны шоссе  стеной стояли отвесные скалы, а с другой виднелось поросшее лесом глубокое ущелье, прорытое горными реками. Было довольно страшно. Мы даже думали, что Павлик испугается и на промежуточной остановке для отдыха не захочет выйти из автобуса. Но он с большим интересом рассматривал окрестности и даже, увидев странную ящерицу, решил ее поймать. Но шофер автобуса сразу пресек его попытки, сказав, что она ядовитая. Мы не стали выяснять, правда ли это.

     Озеро Рица, расположенное на высоте более чем 900м. над уровнем моря, в окружении гор, густо заросших сосной и буком, произвело на нас неизгладимое впечатление, как и обратный спуск по стремительно бегущему вниз  шоссе.

     Домой в Загорянку из своего кавказского путешествия мы возвращались через Сочи, в последний раз искупались в море, погуляли по городу, а вечером отправились в обратный путь почти без денег, а из еды у нас была банка варенья, черный хлеб, фрукты и  немного чего-то более питательного для Павлика. Но все равно, эта поездка осталась в моей памяти, как одно из самых счастливых воспоминаний.

      Вообще1965 год был для Славы очень плодотворным: он быстро шел к осуществлению своих планов по созданию Ностратического словаря. Одна за другой были опубликованы несколько очень важных для его темы работ. Он был словно на взлете. Вспоминая о Славе, в своем некрологе, написанном вскоре после его гибели, проф. В.Н. Топоров дает очень точную и глубокую характеристику его и как ученого, и как человека. Он пишет: «В последние годы с таким же проникновением и с такой же доказательной силой он (т. е. Слава – М.Н.) обнаруживал глубочайше замаскированные и многократно переслоенные связи между самыми различными языками трех континентов Восточного полушария. Эти филигранные исследования, обнаружившие великий научный оптимизм и глубокий профессионализм автора в сравнительно-исторической фонетике не только индоевропейских, но и уральских, алтайских, семито-хамитских языков и языков Кавказа, также станут надежнейшими из камней в фундаменте «ностратического» языкознания. Когда же будут воздвигнуты первые этажи этого здания, наши представления о далеком прошлом человечества приобретут новый, далеко идущий смысл». Этот небольшой текст, проникнутый искренним чувством глубокой личной утраты, - лучшее, что я читала о так рано умершем муже среди публикаций тех лет[15]   (фото Топорова)

   Наступил 1966 год. Все было как обычно, только темп работы Владислава усилился. Мы с сыном стали его меньше видеть дома. К концу этого года он собирался закончить рукопись «Ностратического словаря», сложнейшую работу, которая его и увлекала, и в то же время занимала большую часть его времени (см. приложение №11). К тому же ему предстояла научная командировка в Венгрию, к которой он тоже тщательно готовился. Отъезд предполагался во 2-ой половине августа. ( См. приложение: К биографии В.М.Иллич-Свитыча.)

   Но все оборвала трагическая случайность. Утром  в субботу 21 августа Владислав был сбит автомашиной в 10-ти минутах ходьбы от дома при переходе шоссе. В машине было двое близких друзей и двое детей. Они ехали в сторону города Щелково по спокойному, почти пустому утреннему шоссе. Я так и не смогла точно узнать, что произошло там этим ранним утром. Поэтому могу лишь предположить, как все случилось. Наверное, компания в машине увлеклась разговорами и водитель поздно заметил человека, собирающегося пересечь шоссе. Поэтому он не был готов к ситуации, внезапно возникшей на дороге. Владислав же, поглощенный мыслями о множестве дел, которые перед отъездом на него навалились, торопился и не сумел рассчитать, на каком расстоянии и с какой скоростью едет машина. Ему не хватило нескольких секунд, чтобы верно оценить опасность. Слава торопился домой с 10-литровой канистрой керосина, который нужен был его семье, чтобы во время его отсутствия готовить пищу. Так горько вспоминать об этом и сознавать ничтожность причины и трагедию следствия. Я сама в это время собиралась ехать на электричке в Подлипки на рынок и уже шла по нашему переулку к шоссе. И увидела какую-то машину, стоящую почти поперек соседней улочки, а рядом группку взволнованных людей и Владислава, лежащего недалеко от машины. Дальнейшее я помню, как в тумане: Павлика на велосипеде, подъезжающего к месту аварии, которого я немедленно отослала в дом к Александре Николаевне, сбивчивые рассказы соседей по переулку и самих участников ДТП, сообщение, что машину скорой помощи уже вызвали. Скорая все не появлялась и не появлялась. Когда на шоссе показалась какая-то легковая машина, я попыталась ее остановить. В ней ехали муж и жена, они сразу же поняли, что нужна немедленная помощь и забрали нас с мужем в машину. Слава был в состоянии болевого шока и плохо сознавал, что случилось.

       В какую  больницу в Щелкове нас привезли эти добрые люди, я не помню. Потом был приемный покой, врач, который что-то спрашивал, палата, обезболивающие уколы, которые делали Владиславу, потому что у него начались дикие боли. Меня оставили с ним в палате, где лежали еще больные. От боли и лекарств Слава почти все время был без сознания, а когда ненадолго приходил в себя, просил отрезать ему ногу, которая причиняла ему невыносимую боль, и его снова кололи. Я так и не смогла с ним ни о чем поговорить. Мне посоветовали найти среди персонала больницы медсестру, которая за плату будет мне помогать. Ночь мы провели с ней без сна у постели Славы, только утром снова пришел врач, но ничего утешительного сказать не мог. У Славы начал развиваться отек мозга. Потом нас перевели в отдельную палату.  Был уже вечер воскресенья, но ни о какой реанимации так и не было произнесено ни слова, не было видно ни врачей, ни медсестер – ведь лето…все в отпуске…-  говорили мне. Я не сразу поняла, почему нас с мужем вдруг изолировали от других больных, переведя в отдельную палату. Оказалось, что просто ждали его конца. Я еще не верила, что это так, упрашивала сделать что-то…, но было уже поздно. Около полуночи Слава умер, не приходя в сознание.

      Меня отправили домой в Загорянку в кабине попутного  грузовика, когда была  глубокая ночь, темная, дождливая, с сильным ветром. В доме все спали, кроме Александры Николаевны, Павлик тоже спал на половине хозяев. У меня не было слез, только состояние  какого-то отупения. Я коротко рассказала Александре Николаевне, что муж умер, что сына я сейчас будить не буду, а поговорю с ним утром. И она ушла. Я не могла ни плакать, ни думать, как мы будем жить дальше. Меня трясло, словно в лихорадке, и, как была в одежде, я забралась под одеяло и заснула, словно провалилась в темноту.

   Очнулась я рано, на рассвете. Нужно было обдумать, что сказать сыну о несчастьи, как хоронить мужа. Тихонько постучалась Александра Николаевна и сказала, что Павлик проснулся и спрашивает о нас с папой. Я попросила позвать его и как только будет можно, послать на почту ее мужа, чтобы позвонить или, в крайнем случае, послать телеграмму в Институт. Пришел Павлик, мы с ним обнялись, заплакали, и уж не помню, что я ему говорила о смерти отца, как успокаивала. Конечно, он был еще слишком мал, чтобы понять всю глубину трагедии, понять, чего он лишился.

     Друзья Славы, Институт, знакомые откликнулись очень быстро, хотя некоторые были в отпусках. Сами организовали похороны, поминки. На похороны из Москвы приехало много  знакомых и незнакомых людей, хотя погода в этот день была очень холодная, ветреная, с дождем. На кладбище[16] звучали искренние слова о том,  какого талантливого ученого потеряла наука, каким прекрасным, добрым и отзывчивым человеком был Владислав. Я помню, как крепко, прижимала к себе Павлика, ему, наверное, было больно, но он стоял тихо, не плакал, держался, и я тоже.

   Из моих близких друзей приехали даже моя близкая университетская подруга Лида и ее муж Валя Ефимов, которых я давно не видела. Не помню, был ли в день похорон Г. К.Венедиктов, но впоследствии его помощь была просто неоценима. Если бы не поддержка стольких знакомых и незнакомых мне людей, не знаю, как бы мы с Павликом выжили. Ведь у меня тогда не было ни жилья, ни работы, ни денег. В эти тяжелые дни мне очень помогла, а потом стала близким мне человеком и другом, Инесса Евгеньевна Можаева. Она и некоторые другие члены сектора С.Б. Бернштейна добились того, чтобы меня взяли на работу в Институт на место Славы. Подобного я и предположить не могла. И уже с 9 сентября меня зачислили в сектор языкознания младшим научным сотрудником. Как тогда, так и позже я всегда чувствовала помощь и поддержку своих институтских друзей.

     Очень много в Институте делалось в память Славы.   С помощью коллектива, собранного его ближайшим другом Владимиром Антоновичем Дыбо, был доработан и издан главный труд Владислава – «Ностратический словарь».[17]  Печатались и другие его работы, которые он не успел издать. Низкий поклон и глубокая благодарность всем тем героическим людям, которые в ущерб своим научным интересам занимались этой нелегкой работой. Всех, всех я благодарю и за доброе слово, за участие, за сочувствие, за помощь.

      После гибели Владислава в печати появился ряд некрологов. Я хочу закончить свои воспоминания о нем словами  Владимира Николаевича Топорова: «Можно ли не мучиться от горчайшего сознания невозможности передать во всей очевидности тем, кто не встречался с Владиславом Марковичем, его облик и движения, его улыбку, звук его голоса, силу ума, чистоту совести – его обаяние? Нам же, встретившимся с ним в жизни, как на перекрестке, и узнавшим его, лучшего из лучших, остается скорбная память о нем. И жизнь, которую он своей жизнью сделал еще осмысленнее и дороже».[18]

Троицк, ноябрь 2007г.

    

Фотографии

Гагра

 

 

 

 

 

 

 

 

Пицунда

 

 

 

Дорога на Рицу